Неточные совпадения
Слава Богу, поутру явилась возможность
ехать, и я оставил Тамань. Что сталось с старухой и с бедным слепым — не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий
человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!..
Первые трое суток мы
ехали на телеге, что было довольно беспокойно; теперь сели на сани, и я очень счастлив. Не знаю, как будет далее, а говорят — худа дорога, сделалось очень тепло. Заметь, в какое время нас отправили, но слава богу, что разделались с Шлиссельбургом, где истинная тюрьма. Впрочем, благодаря вашим попечениям и Плуталову я имел бездну пред другими выгод; собственным опытом убедился, что в
человеческой душе на всякие случаи есть силы, которые только надо уметь сыскать.
В этот момент толпа на улице глухо загудела, точно по живой
человеческой ниве гулкой волной прокатилась волна. «
Едет!..
Едет!..» — поднялось в воздухе, и Студеная улица зашевелилась от начала до конца, пропуская двух верховых, скакавших к господскому дому на взмыленных лошадях во весь опор. Это и были давно ожидаемые всеми загонщики, молодые крестьянские парни в красных кумачных рубахах.
— Теперь? ну, теперь-то мы свои делишки поправим! В Крутогорск, батюшка,
едем, в Крутогорск! в страну, с позволения сказать, антропофагов, страну дикую, лесную! Нога, сударь,
человеческая там никогда не бывала, дикие звери по улицам ходят! Вот-с мы с вами в какую сторонушку запропастились!
Время между тем подходило к сумеркам, так что когда он подошел к Невскому, то был уже полнейший мрак: тут и там зажигались фонари,
ехали, почти непрестанной вереницей, смутно видневшиеся экипажи, и мелькали перед освещенными окнами магазинов люди, и вдруг посреди всего, бог весть откуда, раздались звуки шарманки. Калинович невольно приостановился, ему показалось, что это плачет и стонет душа
человеческая, заключенная среди мрака и снегов этого могильного города.
Как ни скрыта для каждого его ответственность в этом деле, как ни сильно во всех этих людях внушение того, что они не люди, а губернаторы, исправники, офицеры, солдаты, и что, как такие существа, они могут нарушать свои
человеческие обязанности, чем ближе они будут подвигаться к месту своего назначения, тем сильнее в них будет подниматься сомнение о том: нужно ли сделать то дело, на которое они
едут, и сомнение это дойдет до высшей степени, когда они подойдут к самому моменту исполнения.
А паспорт, — продолжал он как бы про себя, — дело рук
человеческих; вы, например,
едете: кто вас знает, Марья ли вы Бредихина, или же Каролина Фогельмейер?» Чувство гадливости шевельнулось в Инсарове, но он поблагодарил прокурора и обещался завернуть на днях.
Подите вот вы с
человеческой природой: против всего человек устоит, а
едой его проймут.
Всякие
человеческие отношения между нами должны быть покончены навсегда!» Домна Осиповна затрепетала от ужаса и сейчас же
поехала к Бегушеву; но там ее Прокофий не принял и сказал, что барин уехал или в Петербург, или за границу — неизвестно!
Но тут предложили
ехать. И были так любезны, что разрешили рассесться парами, как хотят. И вообще были очень, даже до чрезмерности любезны: не то старались выказать свое
человеческое отношение, не то показать, что их тут совсем нет, а все делается само собою. Но были бледны.
Съехались извозчики, усадили пьяных и повезли; впереди, стоя,
ехал друг
человеческий и что-то кричал в кулак, как в рупор. Дождь прекратился, но небо было грозно чёрное, каким никогда не бывает наяву; над огромным корпусом караван-сарая сверкали молнии, разрывая во тьме огненные щели, и стало очень страшно, когда копыта лошадей гулко застучали по деревянному мосту через канал Бетанкура, — Артамонов ждал, что мост провалится и все погибнут в неподвижно застывшей, чёрной, как смола, воде.
Ананий Яковлев. Какая уж пища, — кто ее доставит? В первый-то день, только как уж очень в горле пересохнет, таки водицы изопьешь; а тут опосля тоже… все еще, видно, плоть-то
человеческая немощна… осилит всякого… не вытерпел тоже… и на дорогу вышел: женщина тут на заделье
ехала, так у ней каравай хлеба купил, только тем и питался.
Со станции в город можно добраться только глубокой зимою, когда замерзают непролазные болота, да и то приходится
ехать девяносто верст среди ухабов и метелей, слыша нередко дикий волчий вой и по часам не видя признака
человеческого жилья.
— Нечего мне советоваться, не об чем, — прервала ее Августа. — Одна у меня советница, одна и защитница — Царица Небесная, Казанска Богородица… Отринуть ее да пойти на совет
человеческий — как же я возмогу?.. Она, матушка, — стена наша необоримая, она крепкая наша заступница, не
поеду я на ваше собрание.
— У Царицы Небесной, — твердо ответила Августа. — Покаместь она, матушка, убогого дома нашего не оставила, какую еще нам искать заступницу?.. Не на помощь
человеческую, на нее надежду возлагаем… Скажи, красавица, матушке Манефе: не погневалась бы, не посердитовала на нас, убогих, а не
поеду я к ней на собрание.
Ехать было невозможно да и, пожалуй, незачем: следы преступления, как-то: кровяные пятна,
человеческие следы и проч., вероятно, были за ночь размыты дождем.
Она дает молитвенное благословение и на
еду, и на разную потребу, в частности она принципиально принимает пол, как это явствует из таинства брака [В «чине исследования венчания» последнее рассматривается как церковное и
человеческое торжество, причем совершенно отсутствуют какие бы то ни было черты брезгливости к полу и браку как таковому.
Подумав немного, Зайкин одевается и выходит на улицу освежиться… Он глядит на серое утреннее небо, на неподвижные облака, слушает ленивый крик сонного коростеля и начинает мечтать о завтрашнем дне, когда он,
поехав в город и вернувшись из суда, завалится спать… Вдруг из-за угла показывается
человеческая фигура.
Утром дождь уже не стучал в окна, но небо по-вчерашнему было серо. Деревья стояли печальные и при каждом налете ветра сыпали с себя брызги. Следы
человеческих ног на грязных тропинках, канавки и колеи были полны воды. Надежда Филипповна решила
ехать.
Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье
еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать
человеческий голос.
Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25-го
поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал не раздеваясь на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое было то неопределенное, исключительно-русское чувство презрения ко всему условному, искусственному,
человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира.
— Да вот так-то, пошла одна барышня, — сказала старая девушка, — взяла петуха, два прибора — как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг
едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе
человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.